— Все, кого я знаю, потеряли кого-то за эти два года. Это безумие, — устало говорит Келила Слоним, сидя в тени на улице Бен-Иегуда в Иерусалиме.
Религиозная сионистка из Мельбурна, она с детства мечтала переехать в Израиль и девять лет назад воплотила эту мечту. С момента нашей прошлой встречи её жизнь изменилась: вместо школьников она теперь преподаёт студенткам религиозной семинарии, а на место непродолжительного исцеления через волонтёрство пришло чувство затяжного разочарования.
То, что раньше казалось осмысленным и объединяющим, теперь утомляет.

— Мужья моих подруг снова и снова уходят в милиум [резервистская служба]— уже в пятый раз… В какой-то момент ты просто начинаешь спрашивать: почему люди всё ещё умирают?

Она говорит, что чувствует себя в замешательстве:
— У меня нет прозрачности, чтобы понять, что происходит. Я не доверяю членам кабинета. Мне кажется, государство льёт все ресурсы в войну, забывая о людях. Выжившие после фестиваля Нова продолжают совершать самоубийства, солдаты тоже… Разве это не доказательство провала?

Проблемы здравоохранения, социальной поддержки и жилья так и не решены — будто война стала удобным предлогом отложить их в сторону. Келила надеется, что грядущие выборы принесут перемены:

— Англия сменила премьер-министра во время Второй мировой. Если война длится два года без значительных улучшений, очевидно, что удержание той же власти не помогает.

Её отец, адвокат из Мельбурна, защищал евреев, подвергшихся доксингу за то, что они снимали про-палестинские плакаты; в какой-то момент ему пришлось нанять вооружённую охрану. В шаббат его иногда оскорбляют на улице. По словам Келилы, австралийское правительство стало менее сочувствующим по отношению к Израилю, но после нападения на синагогу в 2025 году её отец получил сильную поддержку от местной общины — напоминание о том, что сострадание всё ещё существует.

Свою позицию в отношении признания палестинского государства она формулирует так:

— Если бы это признание действительно принесло мир, я бы согласилась, даже ценой идеологических убеждений. Но я просто не верю, что это сработает. 7 октября не имело ничего общего с созданием палестинского государства, цель была — уничтожить Израиль. Этого мир не понимает. Нас видят как политическую силу, движимую идеологией, а на деле мы просто не хотим умирать.

Она решительно отвергает обвинения Израиля в геноциде. По её словам, идеологическая ответственность за войну лежит на ХАМАС. При этом Келила признаёт: в первый год после бойни израильтяне были слишком ранены и разгневаны, чтобы думать о жизни в Газе.

— Только сейчас у нас появляется внутренний ресурс, чтобы признать чужую боль, — говорит она.

Келила различает политику ЦАХАЛа и действия отдельных солдат и считает, что Израиль должен нести ответственность за моральные последствия войны.

— Я переживаю за израильских солдат. Для меня вопрос не в том, что “заслуживают” палестинцы, а в том, кем становимся мы. Я не хочу жить в обществе, где людям доставляет удовольствие жестокость. Не хочу посылать своих детей в армию и бояться, что это сделает с их душами. Сохранять нашу мораль — значит охранять ту самую «божественную искру» внутри нас. Мы не можем позволить себе её потерять.

В 2023 году Николас Нидермайер, автор и переводчик, переехавший из Цинциннати в 2018-м, сказал мне, что 7 октября стал для него переломным моментом: «Это не я ушёл от левых — это левые отдалились от меня».

Два года спустя его взгляды ещё больше сдвинулись вправо. При этом резче всего он критикует не внешних врагов, а собственное руководство Израиля, называя его действия «дилетантскими» — особенно в вопросе о всеобщем призыве в армию для ультраортодоксов.

— Печально видеть, как власти делают всё, чтобы харедим не служили. Самая серьёзная угроза для Израиля в долгосрочной перспективе — не ХАМАС, а растущая часть населения, которая не вносит вклад ни в экономику, ни в безопасность, — говорит он. Сейчас Николас живёт в Тель-Авиве. Самым напряжённым моментом с начала войны для него стали иранские ракетные атаки во время двенадцатидневной войны в июне:

— Я бегал в укрытие тридцать семь раз. Но, конечно, я не прохожу резервную службу, так что настоящий стресс ложится не на меня, а на солдат.
При этом он признаёт, что остался доволен тем, как правительство справилось с Ираном и «Хизбаллой».

— Я вовсе не сторонник Биби, но тут правительству стоит отдать должное, — говорит он.

Главное для Николаса — ощущение безопасности внутри страны.
После короткого периода единства и взаимной поддержки, добавляет он, общество вновь раскололось.

— Разочаровывает, когда люди выходят на марши с требованием «всеобъемлющей сделки по заложникам», не задумываясь о последствиях — о том, что ХАМАС при этом останется у власти. Это ведь и привело нас к нынешней ситуации. Я тоже хочу, чтобы заложники вернулись домой, но стратегические решения нельзя принимать из эмоций. А манипуляций чувствами сейчас слишком много.

Говоря о еврейской общине США, Николас считает, что значительная её часть потеряла связь с традицией.

— Многие из тех, кто громче всех осуждает Израиль из-за океана, меньше всего способны передать своим детям еврейскую идентичность, — говорит он.
Он вспоминает свежий пример: актриса Ханна Эйнбайндер во время церемонии «Эмми» выступила против связи между иудаизмом и сионизмом, а затем выложила в Instagram фото солёного огурца с подписью: «Вот что по-настоящему еврейское».

— Неужели ваша еврейская идентичность свелась к маринованному огурцу? — усмехается Николас.

Обвинения Израиля в геноциде и сравнения с Холокостом он называет искажением понятий:

— В оккупированной Польше у евреев не было возможности уйти в безопасную зону или сдаться, чтобы остаться в живых. Если называть геноцидом любую войну, само слово теряет смысл.

Смотря в будущее, Николас убеждён: выживание Израиля зависит от широкой коалиции — от центра-правых до центра-левых.

— Мы должны выйти за рамки логики «про-Биби или анти-Биби». Только так можно вернуть стране устойчивость, — говорит он.

Мы снова встречаемся с Йосефом Пенхосом на той же площади в Раанане, где говорили два года назад. Тогда он только недавно переехал в Израиль с семьёй из Мексики. Теперь его сыновья уже на пороге призыва в армию — им по семнадцать, и мысль об этом не даёт родителям спокойно спать.

Тем не менее, они убеждены: их дети делают правильный выбор.

— В сущности, именно поэтому мы приехали в Израиль, — говорит Йосеф. — Мы больше не можем быть в стороне от еврейской истории. Это наша ответственность — защищать еврейское государство.

Он по-прежнему работает в Министерстве туризма. После нескольких месяцев, когда министерство помогало размещать эвакуированных, оно вернулось к своей обычной работе — продвижению Израиля за рубежом. Поток туристов снизился примерно на 30 %, но всё же за этот год в страну приехал миллион человек — результат, который Йосеф считает почти невероятным в нынешних обстоятельствах. Новость о перемирии и возвращении части заложников лишь укрепила его уверенность, что решение репатриироваться было правильным.

— Даже посреди радости мы снова ощущаем: вера в невозможное — часть нашей ДНК, — говорит он. — Нужно только немного терпения и доверия, что всё сбудется. Лучшие времена ещё впереди.

Йосеф убеждён, что последствия войны выходят далеко за пределы Израиля и напрямую затрагивают евреев в диаспоре, которых, по его словам, несправедливо заставляют быть либо адвокатами, либо критиками Израиля.

— Я полностью согласен с Бен-Гурионом: евреи, живущие за пределами Израиля, должны политически быть лояльны своим странам. Им вовсе не обязательно иметь позицию по израильским вопросам.

Собственное его убеждение, что Израиль находится на правильной стороне истории, остаётся непоколебимым.

— На нас напали. Мы обязаны защищаться и бороться за существование. Любая справедливая борьба не бывает без ошибок, но Израиль умеет признавать свои просчёты и исправлять их. Пока нас объединяют еврейские ценности — мы можем спорить, не соглашаться, но всё равно двигаться вперёд.

Перед тем как попрощаться, Йосеф с гордостью показывает телефон — экран усыпан уведомлениями с новостных сайтов.

— Я сумасшедший, — смеётся он. — Читаю все издания подряд. Если человек читает только один источник, значит, он просто хочет остаться в своей зоне комфорта.

— Мой гиюр должен был начаться 8 октября 2023 года. За несколько дней до этого я уже сдала снаряжение и ждала начала этого пути. А потом случилось 7 октября. Меня вернули на базу, и гиюр отложили, — вспоминает Александра Сахнович, переехавшая из Украины в Израиль в 2022 году.

С момента нашей первой встречи она завершила и гиюр, и военную службу в пограничной полиции. Возвращаться к своей прежней профессии химика она не планирует. Теперь она видит своё будущее в сфере безопасности. По её словам, армия и гиюр действительно помогли ей почувствовать себя дома в Израиле.

— Для меня это значит стать частью этой страны, потому что ты постоянно находишься в самом центре событий.

Александра с непониманием говорит об освобождении харедим от службы и не поддерживает их позицию «мы умрём, но не пойдём в армию» — особенно потому, что религиозные подразделения уже существуют, но многие всё равно избегают призыва.

— А у новых репатриантов нет выбора. Ты приезжаешь, ничего ещё не понимаешь — и сразу идёшь в армию.

Во время нашего первого разговора Александра рассказывала, как украинские солдаты записывали слова поддержки для израильтян. Теперь, говорит она, об этом почти не вспоминают.

— У Украины много собственных проблем, поэтому никто больше об этом не говорит. Во время войны с Ираном новости появлялись, но в Харькове то же самое происходит каждую неделю.

Александра считает, что главная проблема — в нежелании людей слушать друг друга.

— Даже на митингах за демократию никто никого не слушает. Я почувствовала ненависть на себе: люди кричали на меня, а я просто стояла. Я понимаю, что не стоит принимать это на свой счёт — они злятся и им нужно выговориться, но всё равно неприятно. Есть диссонанс: с одной стороны, ты защищаешь их от террора, а с другой — они видят в тебе препятствие для свободы слова.

Её называли разными словами, но больше всего Александру задело, когда её назвали «русской полицией».

— Хотелось сказать тому человеку: поезжай в Россию, попробуй выйти на Красную площадь с плакатом и посмотри, сколько секунд ты простоишь. Здесь есть демократия. Иногда кажется, что люди не ценят, что уже имеют, а лишь думают, сколько ещё смогут взять.

— Я сижу здесь и слушаю, как премьер-министр Великобритании объявляет о признании палестинского государства, и у меня закипает кровь! С террористами нельзя говорить языком дипломатии, — говорит Элисон Барнс, родившаяся в Великобритании израильтянка, которая переехала четыре года назад и теперь живёт в Нагарии со своим 13-летним сыном Матаном.
Она описывает последние два года как «невероятные во всех смыслах». В первые недели после нападения 7 октября она активно помогала волонтёрам, готовя еду для солдат на севере.

— Я встретила удивительных людей. Израильтяне потрясающие — они проявляют силу и стойкость, когда страна находится в самом тяжёлом состоянии, — говорит она.

К декабрю она перешла от волонтёрства к профессиональной деятельности, направив энергию на работу, которая помогает укреплять имидж Израиля на международной арене. Сейчас она работает в некоммерческой организации, борющейся с дезинформацией об Израиле, и говорит, что «гораздо счастливее, чем в прежней профессии», занимаясь борьбой с антисемитизмом.

Нагария находится недалеко от северной границы, но её жители не были эвакуированы во время войны.

— Я теперь узнаю каждый звук в небе — входящие и исходящие ракеты, “Железный купол”, самолёты. Я различаю дроны, даже звуки, доносящиеся с моря, — говорит она.

Во время одного из обстрелов она сидела на балконе с Матаном, когда пять ракет пролетели над головой ещё до того, как сработала сирена. После этого они решили ненадолго поехать в Великобританию, чтобы отдохнуть, но вскоре захотели вернуться.

— Меня поразило, сколько людей в Великобритании выходит на митинги с палестинскими флагами и куфиями, и при этом они не мусульмане, — говорит она, называя их «дезинформированными жертвами пропаганды».

Элисон вспоминает, что за несколько дней до прекращения огня с «Хизбаллой» в ноябре 2024 года ракеты выбили все окна в их доме.
— И всё же я чувствую себя в большей безопасности в Израиле — под “Железным куполом”. Мой сын счастлив, здоров и уравновешен.

После 7 октября Элисон часто думала, что могла бы оказаться в туннеле, если бы «Хизбалла» начала нападение на севере.

— Если говорить лично за себя, я поняла, что не хочу, чтобы тысяча восемнадцатилетних мальчиков погибла, спасая меня. Я не хочу, чтобы это происходило от моего имени. Я хочу, чтобы люди могли оплакивать погибших и двигаться дальше. Так я это чувствую.

Элисон говорит, что не следит за израильскими СМИ.

— Я не читаю газеты и не смотрю телевизионные новости. Я слежу только за обновлениями армии и проверенными фактами. За последние пару лет я стала более духовной — верю, что нужная информация сама приходит ко мне. На мои взгляды не влияют ни Times of Israel, ни Haaretz.

В целом она остаётся оптимисткой.

— У меня работа, которую я люблю, здоровая, уравновешенная жизнь, и я благодарна за это. Я не думаю, что Израиль останется в изоляции. Экономика восстановится, инвестиции придут, потому что израильтяне умны, находчивы и стойки. Эта страна никуда не денется.

Через два года после начала войны Павел Кац, сооснователь агентства цифрового маркетинга, переехавший из России в 2022 году, всё ещё живёт в Тель-Авиве с женой и десятилетним сыном. Больше всего, по его словам, изменилось его окружение.

— Многие уехали, и, похоже, уедут ещё. Ты выстраиваешь отношения, вкладываешься, работаешь вместе над проектами — и вдруг кто-то говорит: «Мы уезжаем». Для меня это стало источником злости и разочарования.

Со временем он понял, почему израильские сообщества часто выглядят более «закрытыми».

— Для израильтян уехать — не просто решение, их связи и корни гораздо глубже. А репатрианты, если им тяжело, могут в любой момент собрать вещи и начать заново в другой стране. Поэтому я особенно ценю тех, кто остаётся. Они видят Израиль как свой дом, и с ними можно выстраивать доверие, — говорит Павел.

Он уверен, что останется здесь в ближайшие годы.

— Главное, что мой сын уже пустил корни. Я вижу, как он строит отношения, пишет посты на иврите — это уже его история. Я не могу вырвать его из этого. Зачем?

Павел скептически относится к позиции союзников Израиля.

— Про-палестинские аккаунты всё преувеличивают. Наклейка, митинг — и уже говорят, что «вся Европа поднялась». Политики вроде Макрона просто следуют за своей аудиторией: чем больше мусульманское население, тем сильнее давление. Но когда война закончится и риторика про «геноцид в Газе» исчезнет, всё вернётся обратно. Я не думаю, что им самим нравится быть зажатыми между давлением общества и сотрудничеством с Израилем.

Война изменила и его взгляд на антисемитизм.

— Это не миф и не крайность. Одной только предвзятости СМИ достаточно, чтобы влиять на массы. Причины ненавидеть даже не нужны — одного факта принадлежности достаточно, чтобы тебя считали виновным.

Приняв это, Павел говорит, что стал лучше понимать сионизм.

— Причина ненависти всегда найдётся. Поэтому Израиль должен существовать. Теперь я гораздо лучше понимаю Герцля: нам нужно место, где мы можем спорить между собой. Наши разногласия — это наши разногласия. Внешняя, враждебная и предвзятая критика — неприемлема.